Славер пишет:
цитата: |
ортодокс032 , ты это не мне рассказывай, а пойди расскажи тем ветеранам, что Родину защищали, имели ранения и живы ещё. У меня в роду ещё живы ветераны ВОВ. Бабы рацию на передовую ползком таскали, а мужики в военном госпитале от воздушных витязей до рядового солдата выхаживали. |
|
Это праздник на 9мая.
Славер пишет:
цитата: |
Или хотя бы расскажи это на форуме Ведамиру и другим родноверам, побывавшему в горячих точках, достойны они этого праздника или нет. |
|
Братки меня поймут, но это совсем другая песня....
http://artofwar.ru/w/wahromeew_i_g/text_0010.shtml ....По соседнему хребту топает рота пехоты. Мы ее отчетливо видим. Путь наш
маршрут пехотный пересекает.
Пехотные роты раза в два, если не в три, больше, чем рота разведки,
например. Если артиллерия считается Богом войны, то пехота, что ни
наесть - чернорабочие. Все остальные виды войск между Богами и
чернорабочими стоят. Самая, наверное, тяжелая у них служба из всех.
Пехотная рота - единый организм, единый нерв и мозг. Действует он,
как целостный, хорошо отлаженный агрегат, подчиненный железной воле командира. Никакой самодеятельности, экспромта, непредсказуемости.
На войне народ по-разному смерть находит; - сапер в одиночку,
вертолетчики и танкисты - экипажем, пушкари - расчетом, разведка
отделением, реже взводом. Пехота почти всегда ротой, а то и батальоном.
Разум у них, как у муравьев - коллективный, не в обиду пехотинцам будет
сказано. Сообщество их, братство пехотное - "один за всех и все за
одного"; - это про пехоту.
Случись заваруха, какая, длительная, или укрепрайон в горах
неприступный - туда пехоту направляют. Не возьмёшь ты природой созданные гроты и пещеры в горах. Можно обстреливать их сутками, месяцами - осколочные снаряды о глыбы гранитные расшибаются, вреда не нанося, фугас отскакивает и тоже на поверхности крошится, напалм не затекает - прогорит и дело с концом. Пехота - один выход.
Нахраписто прут, с придыханием, друг друга плечом поддерживая,
телом заслоняя. Сильные духом мужики, воля каждого из них в общую волю
сливается, не остановить их, не сломить. И, если под огнем шквальным
залягут они, окопаются вмиг, не выкуришь, зацепятся за мать сыру землю
не оторвать клещами калеными, не оттекут и не рассыпятся. Если и
случится отступать им в панике, и такое приключиться может, то это
только одно значит; - ни одного командира не осталось в живых, ни одного
старослужащего. В других случаях паники нет у них. Паникера отдельного,
порешить сами запросто могут. Потому и берегут они офицеров своих не за
страх, а за совесть.
Некоторые воздушный десант с пехотой сравнивают, э нет, десант -
штурмовики, спринтеры войны, у них задача только в один конец
рассчитана, взять или преставиться. Снаряжение десантное облегченное, на
затяжную войну не рассчитанное. Пехотинцы же зацепятся, как клещи,
мытьем их пулеметным не вымоешь, катаньем контратаки не вытравишь,
зубами держаться будут за высотку, взятую, корнями врастут невидимыми.
Выкладка полная у них, сутками на клочке метровом жить будут, до
последнего издыхания, в окружении. Разум и волю свою, объединенную, они
в таком случае последнему из живых передают, а он и точку в игре
поставит, чеку с гранаты возле сердца расположенной рванет, на миг
короткий о последствиях не задумавшись.
А так как дух и воля их стократно общностью усилены, то и чувства их
стократно могучее. Нельзя их осуждать за это. Злость у них - адова,
счастье их неземное, веселье дикое, животное под час. Всем страстям
земным они подвержены до крайности, до бесшабашности, до безумия. Орда,
одним словом, но дисциплина железная - в одиночку не забалуешь.
В армии, как и везде по жизни, конкурс идет отборочный. Кто
пограмотнее, поумнее - в одни войска, у кого образования поменьше - в
другие. В пехоту бесхитростных пацанов набирают, из крестьян, работяг
подсобных, из низшего слоя - ваньков и азиатов; - образование ниже
среднего, двоечник, привлекался, и т.д. И вот из этой шихты, на
гражданке, в сталь булатную они в пехоте превращаются. И разум их,
примитивный в отдельности у каждого, высшим разумом в сложении
становится. Слабоволие их в упорство превращается, тугодумие - в смекалку солдатскую, трусость и малодушие, если были у кого раньше, храбростью отчаянной становятся, удалью безудержной.
Александры Матросовы из пехоты происходят.
....Лошадь подошла ко мне сзади, мордой теплой, губой нижней ласково в шею ткнулась и вздохнула тяжело, как только лошади умеют, с придыханием, воздухом влажным, горячим из ноздрей мне в ухо дунув.
Ёкнуло внутри, не от страха, от радости нежданной, сердечной, что в груди печалью из детства отдает.
У меня дед по отцу, покойный, конюхом был. Любовь к лошадям мне передал, запах пота конского за аромат почитаю. Откуда ты Сивка - бурка, серая в яблоко, как рысак орловский. Копытами, правда, не удался, широки копыта для рысака. Как башмаки стоптанные. Давно видать, кузнец тебе ногти не стриг.
Откуда ты пришел, старик? Сухарь ржаной в подсумке учуял? На. Не жалко для тебя. Шлепает губами с ладони, головой кивает, вроде как спасибо говорит. На вот сахарку еще. Сахарок взял с ладони осторожно, да и выплюнул. Не привычен. Ну, на еще сухарик, с солью. Больше нет для тебя ничего.
Недоуздок на нем веревочный. Поводок оборванный, короткий болтается, оторвался от привязи, убежал. Ну, чудо, да и только.
Похлопал резко, но не сильно, по шее, по спине рукой мягко, с прижимом, провел. Вздрогнула шкура, на холке потертая, объезжен, значит, и под седлом и в упряжке. Ушами прядет, но не прижимает, не лягнуть, не укусить не хочет, не встревожен. Как же ты, милый к нам пробрался, почему к царандойцам не подошел? Почему у солдата, русского, инородца здесь, лакомство спросил? Знал, что не откажу.
Ну, постой, постой, губами тпрукаю; - Тпр-р-ру, тпр-р-ру, будто из табуна колхозного незнакомца поймал. Ногами босыми по траве колкой, пожухшей, ступая осторожно, к валуну веду.
Левой рукой, в локте согнутой, за гриву короткую уцепился, правая на спину, ближе к холке легла, от камня отброшенная нога вверх летит. Опа! Вот и оседлал!
Просто посидеть на спине конской собирался, не поскачешь ведь, некуда, да и без седла. Не то чтобы без седла не езживал, как раз, наоборот, без седла чаще, да вот только задница отвыкла от забав таких.
Имеет обыкновение шкурка тонкая, в том месте, где ягодицы вверху сходятся, от езды такой, метров через сотню - другую от тела отставать, сукровицей раны, с алтын советский размером, покрывая. А одежонки на мне всего ничего - трусы, да маскхалат пустынный. И даже плащ-палатку на спину не бросил. Да и править как? На недоуздке лишь веревка короткая болтается, вот за нее и заворачиваю голову конскую вправо. Крутится на месте жеребец, храпит. Смеюсь я, и пацаны вокруг смеются. Дернулся коняга, обнял бедрами его инстинктивно, не свалиться бы, а он взял да понес меня вниз по тропе, действия мои за шенкеля приняв.
Ржет хохотом дурным рота, взводные от смеха, истеричного, давятся, царандойцы глаза таращат, не поймут, что за придурок рысью крупной мимо пронесся.
- Стой, солдат!: - замполит батальонный орет. Голос у него знатный. Не бас, но и не баритон уже. Как у тифона, что в тумане об опасности моряков упреждает. Росточка в замполите нашем - от горшка два вершка, но голос -
Левитан позавидует. Его, наверное, только за голос в армии и держали.
Во, мля, я бы рад остановиться. Да как? Тпру, нашего не понимает жеребец вражеский, из поводьев одна веревка, удил не взнуздано, да и нет их.
Голову высоко, гордо держит, не рысью бежит - летит, хвост короткий, задрав. Не чую я под собой крупа ударов, лишь покачиваюсь из стороны в сторону. Так иноходцы ходят. Читал про них, да дед кое-что рассказывал. Раньше лицезреть их не случалось, и сейчас, до старости дожив, не встречал нигде, а уж верхом прокатиться - тем более не подфартило. Так скачу же, тем не менее. Правда куда и зачем, не знаю.
Хорошо, что уклон у горки не круто лежит, выглядываю, где спрыгнуть удачнее получится. А конь возьми, да сам стань, мягко, не шелохнул вперед, не сбросил через голову, не взбрыкнул, норов показывая. Развернулся сам. Назад рысью же, крупной, размашистой, полетел, в намет перейти грозясь. А унес он меня, надо сказать, не менее, чем за полверсты.
Обратно скача, приосанился я, плечи развернул, назад откинулся, левой рукой за гриву держусь, правую на колено бросил, ноги к бокам приклеились, приросли. Ветер лицо холодит, улыбка на все тридцать два зуба. И рота с облегчением вздохнула, заулыбалась, волновались за меня, дурачину, братки.
Мрачнее тучи замполит. Из под бровей смотрит на меня, рычит аж.
- Погоди ужо, разгильдяй, в расположение части основной вернемся - накажу.
Встал серый у того же валуна, где оседлать себя позволил, бока раздувая. Слазь, мол, отработал я сухарик твой, в детство тебя с войны скатав.
Спрыгнул на ноги, с отвычки трясущиеся. Шкура на седалище, странное дело, не истерлась. По шее взмыленной напоследок дружески хлопнул. В нос сизый, в черноту переходящий, поцеловал. Недоуздок с головы сбросил. Спасибо тебе.
Кулаком взводный машет, но беззлобно, с улыбкой головой качая. Через очки, щурясь близоруко.
Хороший взводный у нас. Постарше меня на годок неполный. Мы у него первый взвод, после училища общевойскового, вроде как Киевского, не помню точно, с Германии. Пехотинец, по образованию военному, взводный наш. И два других взводных тоже из пехоты родом. Помню в Германии, кручинились еще, что в разведку при дивизии танковой служить попали. Погоны, мол, черные, а не красные, как привыкли. Да и чины в разведке не так быстро, как в пехоте идут. Хоть глаза и уши, говорят, но в обеспечении, вроде технарей в авиации. До отставки в старлеях проходить можно. Служба - не мед здесь, а чины - звания не вдруг растут. Командир ротный - капитан, комбат - майор. Такие дела....
Всхрапнул конь на прощание, глазом, шоколадным, глянул, пошел по своим делам, лошадиным, одному ему ведомым, по тропе, в сторону, куда завтра, с утра, мы направимся.
Остановился на миг, оглянулся, голову понурив, дальше побрел, вздохнув грустно, копыта - лепешки, не обработанные, невесело передвигая.
Пистона запального хлопок, и взрыв, чуть позже, раздались. Бум! Растяжка на тропе стояла. Да, дела....
Грамотно растяжка поставлена была. С одной стороны дорожки стена каменистая, с другой пропасть, метров десять глубиной, да не прыгнешь ведь, расшибешься. Впереди взгорок - уступ на тропе, невысок, с полметра, да не сообразишь вдруг сигануть брюхом на него, ноги подобрав. Рассчитана растяжка на цепочку солдатскую, что бы тот, кому досталась, на головы сзади идущих, прыгнуть постеснялся.
Кувыркнулся на бок иноходец дивный, захрапел, силится голову приподнять, оглядывается. Глаз кровью от натуги налился. На меня смотрит. И я на него. Кишки из брюха в пыль упали.
- Выручай, скорее, можешь ведь: - Глаз умоляя, смерти быстрой, без мучений, просит.
Прости и прощай, друг нечаянный, но дражайший. Над глазом, под самым ухом, вена пульсирует. Туда и очередь, короткую, зубами хрустнув, в упор вогнал.
Оскалом зубов желтых, стертых до десны, - улыбкой лошадиной, благодарность его в сердце моем, загрубевшем, отозвалась. Дух последний, из ноздри вырвавшись, теплотой ногу, босую, обдал. Слеза хрустальная, с глаза неживого уже, по реснице длинной в пыль придорожную скользнула....
.... - Э-эх, та-ри та-та-ри-на, э-эх, та-ри та-та-ри-на, э-эх та-ри та-та-ри-на и о-дин хо-хол!: - Щурятся глаза хитрые, от солнышка заходящего, еще уже ставшие. Губы в улыбке довольной, по щекам скуластым, до ушей раскатились, зубы крепкие, кривые приоткрыв. Поет Алмаз свою песенку, универсальную, под любой случай жизни подходящую. Татар в роте только трое у нас, не хватает для песни четвертого. Так он и поет только про троих, слово "три" на свой манер, переиначив - "та-ри". Армян нет, потому хохла на его место можно вставить, или бульбаша, кацап подойдет и киргиз с таджиком. Сейчас хохол, потому как Юрок, про сало с чесноком, им сказки рассказывает, байки травит, руками машет.
- Ты что же делаешь, рожа твоя басурманская, бесстыжая. Нерусь ты гребаная. Ты же, гад, коня моего, друга, можно сказать любезного, на костре поджариваешь!
- Что бы ты без татар делал? С голоду б сдох давно: - щерятся зубы, от табака дешевого, чая крепкого, пожелтевшие; - На, дурак русский, ешь.
Протягивает на шомполе кусок мяса пригорелого, улыбается, открыто, радостно.
Глядя на нас стороны, иностранец какой, англичанин чопорный, к примеру, или француз вспыльчивый, американец тупой, японец ли, к церемониям, учтивым привыкший, да хоть кто, подумал бы: - Фу, свиньи русские, варвары лютые, сейчас стреляться начнут, морды уж точно друг другу своротят. Подумал бы и ошибся.
Можно человека ласково назвать, по имени и отчеству уважить, и затрясет человека того от ненависти, грудь злобой переполняющей, пальцы в кулаки сомкнуться: - Разорву, сука! Убью!
А можно и чурбаном человека окрестить, матюгами покрыв, а человек тот от удовольствия растает, расслабнет, радость неземную в душу нахлынувшую, блаженством ощутив. Нет, у нас здесь родни роднее, чувств искренней, добрее, доверчивей, чем мы сами пред собой, братки по оружию, жизни ратной страстотерпцы, хоть и разные Веры у нас.
Срываю кусок, дымящийся с конца шомпольного, соли щепоть, из коробка спичечного с уважением равного к равному, но без лести протянутого, не жалея сыплю. Вкусно, горчит мясо сверху коркой жженой запекшись, изнутри кровью брызжет. Ничего... Горячо сыро не бывает.
Да и как его все прожарить на огне открытом? Чтобы углей нажечь, много дров понадобится. А где их тут набраться? Не Россия с рощами ее березовыми, дубравами светлыми, борами сосновыми, кондовыми.
Володька, самый сообразительный в отделение нашем, тащит кусок ляжки у иноходца срезанной. Юрка - хохол, сала любитель, костерок сооружает, грушу дикую, с плодами с чернику недоспелую, лопаткой саперной охаживая. Не повезло дичку грушевому, на пути нашем вырасти.
Я, на скатерть самобранку, плащ-палатку солдатскую, припасы из вещмешков мечу.
Яствами стол наш наполняется; - сколь осталось сухариков с галетами - холмиком в центр, тут же лепешка, давешняя. Сливки квашенные - рядышком, в крышке плоской, от котелка - вместо соуса пойдут, минтай, в томате с маслом постным, здесь же, соль в баночке из-под монпансье. Чай, черный в котелке зеленом, крышкой прикрыт Абрикосы, яблоки незрелые, сахарок - горочкой, остатки надвое, к утру, поделены. Ну, вот и мясо поспело.
С шампуров шомпольных, штык-ножом на газетку, соскабливается.
Ха-ха, пикник, мля! По трое - четверо пацаны у столов располагаются, кто, полулежа, как ханы персидские, кто, на корточках сидя, кто - как татарва наша, смекалистая, ноги калачиком под себя засунув.
Гляди-ка, ты, вот нехристи - монголы не доделанные, они уж коня моего на полоски режут, солят, вялить - коптить на дыму собираются, в костерок траву чахлую подкидывая.
Век живи - век учись. Володька еще шмат мяса притащил. Неужто мы басурман хуже?
Славер пишет:
цитата: |
Могут они в этот день надеть ордена и медали или им следует это сделать в лесу, на зачине, на День Перуна. |
|
Могут. Сам одевал раза два-три. В том году на 9-е казали нам, недобитым, парад на главной площади города, сорокапятки на уралах протащили 2 штуки, два миномета гвардейсих и две гаубицы - всё выпуска 38года! И два БТР 70 проехали, сказали, что это лучшая в мире техника. Город Нижний Новгород, следующий по величине после Питера.