|
| |
Сообщение: 74
Настроение: Кубанцы молодцы!!
Зарегистрирован: 02.08.10
Откуда: Кубанская рада, Казачий стан
|
|
Отправлено: 21.09.10 19:21. Заголовок: Я прочел в старинной..
Я прочел в старинной книге это чудное преданье. Записал безвестный инок его людям в назиданье. Жил разбойник-душегубец, атаман большой ватаги, Силы страшной непомерной, образец лихой отваги. Все сильнее становился атаман тот год от года, Не давал чрез лес огромный ни проезда, ни прохода. Не встречал никто пощады, кто бы той ни шел дорогой, Будь купец богат иль странник, или сирый, иль убогий. Свистом, хохотом и гиком, жаждой крови пламенея, Расправлялися злодеи с каждой жертвой не жалея. А ограбив, принимались за разгул и пированье, И за версты слышны были песни их и ликованья. И, творя молитвы, путник прибавлял скорее шагу, Зная злобу этой шайки, их жестокость и отвагу. За годами мчатся годы, атаман все свирепеет, При одном упоминанье даже храбрые бледнеют. И на всех такого страха шайка эта уж нагнала, Что никто не йдет, ни едет, грабить некого им стало. На совет сзывает шайку атаман лихой: «Ребята, Погуляли мы отлично, жили весело, богато, Хоть частенько рисковали под топор попасть на плаху, Но зато теперь такого всюду задали мы страху, Что, кажись, лесная птица пролететь давно боится Над той чащей, где дружина наша храбрая таится. Вот почти уже полгода, как обшарили палаты Мы боярские, что были так разубраны богато, А с тех пор хотя б копейка перепала нам какая. Потому, ребята, дума у меня теперь такая: Перейдем в другое место, то-то славно погуляем, Чем не жизнь в степях далеких, что за синим за Дунаем». «Ладно, батька, — отвечает стройным хором вся дружина. — Только денег на дорогу нет у нас». — «Эка кручина! Это горе мы поправим, недалеко ведь отсюда Монастырь, а у монахов постоянно денег груда». — «На святую-то обитель мы дерзнем?» — «Эх вы, ребята, — атаман кричит, — давно ли Вы настолько слабы стали? Монастырь — какая крепость? И монахов испугались — Вы, которых не страшили никогда петля и плаха. — Засмеялся ядовито: — Не хотите ли в святые Вы под старость записаться? Поздно, други дорогие, И зачем? Убьем монахов — и в раю они, конечно, Сразу все за нас молиться станут искренно и вечно, Вам услугою отплатят те монахи за услугу. Ну, живей, живей, ребята, за кинжал и за кольчугу». На остроты атамана дружно все захохотали И к походу на обитель собираться быстро стали. Не пошел один лишь только, говоря: «И так я грешен…» И в пример другим сейчас же атаманом был повешен. Речка тихо омывает берег сонною волною, И на ней стоит обитель белокаменной стеною. Гулкий колокол монахов, как и всю окрестность, будит. Братья в храм идут. Последней эта служба для них будет. Тихий голос иерея, хора стройное их пенье Нарушают свист и хохот, крики злобы и глумленья. Беспощадные злодеи, разъяренные, как звери, В храм врываются толпою, выбивая окна, двери. Вот в алтарь бегут и всюду, будто волки, так и рыщут, Денег спрятанных, сокровищ с нетерпеньем всюду ищут. «Эй, — кричат монахам бледным, — где у вас все деньги скрыты? Говорите живо, если не хотите быть убиты». Братья иноки в ответ им: «Что вы, все богатство наше Для служенья службы книги да серебряная чаша». «Лжешь! — за бороду седую взяв отца архимандрита И грозя ему кинжалом, атаман кричит сердито. — Говори, где спрятал деньги, говори, не запинайся». И на грозный окрик старец отвечает: «Брат, покайся. Для Господнего терпенья не превзыдется вся мера». «Так тебя и стану слушать я, седого лицемера. Отвечай скорей, где деньги, увернуться не старайся». Тот по-прежнему спокойно говорит: «Молю, покайся». Но в порыве гнева диком он отцу архимандриту Ткнул кинжал свой острый в сердце. И скончался тут же старец, еще раз сказав: «Покайся». «Бей всех», — в диком исступленье атаман кричит. Мгновенно Пол и стены обагрились кровью иноков священной… На другой день, где стояла эта бедная обитель, Кучу мусора и пепла видел лишь окрестный житель… Только с этого разбоя атаман переменился… Мрачен стал он и задумчив, весь он как-то изменился, Стали сниться атаману им погубленные души И предсмертное «покайся» все звучало ему в уши. И куда б ни уходил он, всюду грозно и сурово Слух его теперь терзало роковое это слово. В лес уйдет, где буйный ветер ветви гибкие колышет, В шуме леса он «Покайся!» с тайным ужасом все слышит. Выйдет на берег он, встанет, тайной грусти полный, Смотрит на воду… «Покайся» — этим плеском шепчут волны. Пред глазами стоит образ все того архимандрита: Мука смертная во взоре, кровью мантия залита, На устах все то же слово, грустно-кроткое «покайся»… На минуту нет забвенья, ну хоть в землю зарывайся. Вот любовь жила какая в сердце том, что перестало Под ударом биться метким беззаконного кинжала. И любовь та без границы не осталась без посева, В сердце грешном заглушая злобы семя, семя гнева. Шире страха в грешном сердце и тоски, и скорби рана… Все разбойники давно уж разбрелись от атамана… Одиноким он остался. Лишь его в уединенье Навещали в жизни прошлой безобразные виденья. В непроходной чаще леса от людского скрыта взора, Находилась небольшая полутемная пещера. В ней спасался некий старец, благочестием сиявший, Трудный путь уединенья с самой юности избравший. Полон кроткою любовью к людям бедным и гонимым, Он для всех отцом являлся и наставником любимым. Ко всем равно относился: к славным или неизвестным, И, врачуя словом души, он врачом был и телесным. Кто к нему ни приходил бы: болен или страшно грешен, От него шел ободренный, и спокоен и утешен. И несли ему отвсюду все грехи свое и горе. …Раз весенним ранним утром атаман пришел к пещере, Но на стук его пещера, как другим, не отворилась. День стоит он перед нею; вот уж солнце закатилось, Ночь прошла, на ясном небе вновь зажглась заря рассвета, Снова день, но из пещеры ни ответа, ни привета. Слышит только: Божий старец держит правило там строго, Славит он Отца и Сына и Святого Духа Бога. Не отходит от пещеры атаман, молясь и каясь, Освежаясь лишь водою и кореньями питаясь. «Отвори мне, отче, двери, что пред грешником закрыты». И слезами атамана камни все кругом облиты. Тридцать дней, не отступаясь, пролежал он у пещеры, Ожидая: вот-вот стукнут под святой рукою двери. В тридцать первый день он слышит из пещеры голос: «Брате, встань! Грехов несешь ты бремя тяжкое без меры. Не отчайся, в милосердье Божье ты исполнись веры. Твердо веруй, покаянье примет Бог с благоволеньем, Коль себе ты душу живу стяжешь истинным терпеньем. Царство нудится Господне, тот его лишь получает, Кто любовь, смиренье, веру и терпенье прилагает. Тридцать дней тебя томил я, твою искренность я мерил. Если, брат, ты перед Богом так надеялся и верил, Что мое упорство все же превзошло твое усердье, На тебя ж оно приклонит и Господне милосердье». Атаман поведал старцу, с сокрушением рыдая, Все грехи свои, совета, как спасенья, ожидая. Старец с грешником на землю пал, и плакал, и молился, Наконец с такою речью к атаману обратился: «С миром, брат, иди ты снова в самый лес тот отдаленный, Что служил тебе приютом прежней жизни беззаконной. Ископай себе землянку, поселись в ней одинокий И молись там денно-нощно, с верой чистой и глубокой. Умоли за души эти, что погублены тобою, Умолишь и за свою ты. И вот на, возьми с собою Эту чудную лампаду и поставь перед иконой. Масла влей, не зажигая сам лампады… а в день оный, В день, в который Серцеведец ниспошлет тебе прощенье И грехи твои на небе встретят полное забвенье, Эта чудная лампада даст тебе святое знамя: В ней, зажженное незримо, засияет ярко пламя». Десять лет уж пролетело, как с лампадой возвратился Атаман в лес и в пещере, в дикой чаще поселился. День и ночь он на коленях пред иконою святою Молит: «Господи, помилуй, — с верой чистой и живою. — Ниспошли мне мир Твой, Боже, и грехов моих прощенье, От руки моей погибшим даруй вечное спасенье». Он лежит во прах повергнут, не дерзая бросить взгляда В угол тот, где пред иконой чуть чернеется лампада. «Твоего спасенья дай мне, Милосердный Боже, знамя», — Молит он порой. Напрасно, не горит в лампаде пламя. Вновь отчаяние в душу атамана заползает, Но горячая молитва злого беса прогоняет. Иль его одолевают безобразные виденья, Манят дней былых забавы, и пиры, и наслажденья. Вновь горячая молитва побеждает силы ада, Но ни разу за все время не зажглась его лампада… Пролетает год за годом, два десятка лет минуло, И в душе у атамана все прошедшее уснуло. Он привык к уединенью и к молитве постоянной И ничем не искушал уж старца демон окаянный. И когда людей убитых старцу чудилось виденье, Он читал на бледных лицах не страданье, а прощенье. И лицо архимандрита скорби уж не выражало, Но любовью братски-кроткой всепрощающе дышало. И на мантии след крови становился все тусклее, А лицо у атамана все яснее и светлее. Он с природою сдружился и с собою звал с любовью Все, что пело и дышало, — на молитву, к славословью. И с любовью даже звери к старцу кроткому ласкались, Они в чаще полутемной без боязни с ним встречались. И к нему порой, как в гости, словно добрые соседи, Приходили волки, зубры и мохнатые медведи. И с природой в сердце старца пробуждалася отрада… Только нет ему прощенья, не горит его лампада. Три прошло десятилетья, и давно уж понемногу Проторили к келье старца люди грешные дорогу. И к былому атаману, душегубцу и злодею, Шел больной, шел лютый грешник каждый с скорбию своею. И служила старца вера с поражающим терпеньем Многим злым и грешным людям самым лучшим поученьем. Помогал радушно старец всем молитвой и советом, Но до сей поры лампада не зажглася ярким светом. На Страстной неделе как-то вышел старец в лес из кельи, И воскресшая природа его встретила весельем: Ручейки, шумя, бежали из-под тающего снега, И весны была разлита всюду сладостная нега. Сев на камень придорожный, погрузился старец в думу, С тихой радостью внимая треску льда и леса шуму. В этих звуках прежде слышал он призывы к покаянью, Ныне ж слышал радость жизни, весть святую упованья. Видит он: какой-то путник, бедный, слабый и убогий, Чуть бредет к его пещере вязкой мокрою дорогой. Старец бросился навстречу бедняку; тот еле-еле Мог идти и тяжко дышит, только слава: душа в теле. Старец ввел его в пещеру, дал поесть ему, напиться, Изо мха устроил ложе, уложил и стал молиться. Пролежал три дня тот путник, не сказав ему ни слова, Не то злясь, ни то дивуясь на отшельника святого. Наконец спросил он старца: «Отчего твоя лампада Не горит перед иконой, как в святые дни бы надо? Иль купить не постарался перед праздником елея?» «Нет, — ответил с грустью старец, — добрых дел я не имею». Рассказал он тут пришельцу жизнь свою и покаянье И в ответ на то услышал безутешное рыданье. «Отче, грешник я великий», — все твердил он с горьким плачем. «Все мы грешны, — молвил старец. — Перед Богом что мы значим. Милосердный и всещедрый даже в самом Своем гневе: Мытаря Он спас, блудницу и разбойника на древе. Разорвет грехов Он наших бесконечные страницы. Нет Его долготерпенью с милосердием границы». «Нет, отец, с тобой так будет, веришь, вижу, ты без меры. У меня же не найдется даже тени этой веры. Лишь отчаянье гнездится в сердце, нету мне спасенья…» Снова влить старался старец в сердце брата утешенье. С кроткой ласкою сердечной говорит ему все то же. Тот забудется, он молит: «О, помилуй его, Боже». К утру странник исповедал старцу грех — безмерный, лютый — И, сказав: «Молися, отче», — отходить стал в ту ж минуту. «Нет прощенья», — вновь он крикнул, и душа вмиг улетела… Три дня старец оставался с грустью новою у тела. Трое суток непрестанно он молил о мертвом брате: «Пощади его, Источник бесконечной Благодати». В третий день уж на закате в почве таявшей, чрез силу Он большим сучком древесным вырыл мертвому могилу. С тихой искренней молитвой: «О, прими в Свои Селенья Дух усопшего, Владыко» — предал тело погребенью. Этот вечер был субботний, завтра будет Воскресенье, Старец думает: «И брату ниспошлет Господь прощенье». У пещеры сел, любуясь лесом, словно бы притихшим. Он в душе молил о брате, как и он сам, согрешившем. А в природе словно тайна в этот вечер совершалась И в каком-то ожиданье будто все в ней волновалось. Старцу, жившему с природой, столько лет, давно понятной, Все казалось будто новым в этом лесе ароматном. Он услышал, как, промчавшись по верхушкам в темном лесе, Шаловливый теплый ветер зашептал: «Христос Воскресе». То же самое шептали и ручей в снегу гремучий, И веселый дождик, брызнув из промчавшейся вмиг тучи. То же самое кричали дружным хором вереницы Вперегонку пролетавшей перелетной разной птицы. Видит старец вновь виденье: все убитые им встали И ему: «Христос Воскресе» — хором радостно сказали. Видит он архимандрита, на лице следа нет муки, В белой ризе простирает к старцу радостно он руки. Вмиг вселилась старцу в душу небывалая отрада… Тихо он побрел в пещеру, где стоит его лампада. Тишь и тьма в его пещере… Хилый, скорбный, истомленный, Перед темною иконой рухнул старец на колена… Преисполнилось в нем сердце и любви и состраданья, Был готов для блага ближних он пойти бы на страданья. «О, воскресший днесь из мертвых, нам отверзший двери рая! Я склоняюсь пред Тобою, Милосердья ожидая. Давший нам Святое Царство света, правды, благодати, Пред Тобою припадая, я молю о бедном брате: Пощади его Ты душу, и любовью бесконечной Все загладь его деянья, и прости его, Предвечный. Если жертвы Ты восхочешь его ради оправданья, Все мои зачти молитвы и мое все покаянье. Я не умер и начну я покаянье это снова, Но спаси его, нас ради Воплотившееся Слово. Коль по правде Твоей вечной подлежит он наказанью, На меня обрушь, молюся, все те стрелы, все страданья, Обреки меня на муки, лишь его спаси от ада…» Осиял вдруг свет пещеру и затеплилась лампада… В неземном восторге старец пред иконой пал в то время, И с души его скатилось жизни тягостное бремя. И душа ввысь полетела прямо к Божьему Престолу, На земле осталось тело, распростершееся долу… А лампада все сияла нестерпимо ярким светом, Словно в ней душа горела та же, что и в теле этом. Взяли иноки с молитвой недоступное для тленья Тело старца из пещеры в монастырь для погребенья. И один смиренный инок эту жизнь и покаянье Записал в часы досуга всем нам грешным в назиданье.
|
|
| |
Сообщение: 120
Настроение: Кубанцы молодцы!!
Зарегистрирован: 02.08.10
Откуда: Кубанская рада, Казачий стан
|
|
Отправлено: 15.11.10 21:14. Заголовок: Помнят наши предки, ..
Помнят наши предки, помнят наши деды Помнит наша церковь, господом моля Куликово поле — Русская победа, Куликово поле — Русская земля, Куликово поле — Русская победа, Куликово поле — Русская земля! Движутся хоругви в утреннем тумане, Скоро содрогнется от сраженья твердь, Поле Русской Славы, поле Русской брани, Поле Русской жизни — победившей смерть, Поле Русской Славы поле Русской брани, Поле Русской жизни — победившей смерть! Так как же мы дожили до такого, братцы? Стонет Русь под гнетом черной саранчи, Значит снова Русским за оружье браться, Значит снова Русским доставать мечи, Значит снова Русским за оружье браться, Значит снова Русским доставать мечи! Антимир взжигает новые пожары, Славный город Москау ими снова взят, Новые Европы, новые хазары, Новые мамаи — Родине грозят, Новые Европы, новые хазары, Новые мамаи — Родине грозят! Будет Русь Святая крепкой и свободной, И от силы Русской вздрогнет сатана, Вновь среди дружины встанет Царь законный, Куликовым полем станет вся страна, Вновь среди дружины встанет Царь законный, Куликовым полем станет вся страна! Разольется сила молящего гласа, Прогремит над миром славный Русский час, Выйдет рать Святая вновь со стягом Спаса, Куликово поле впереди у нас, Выйдет рать Святая вновь со стягом Спаса, Куликово поле впереди у нас! В страшный час расплаты брови мы нахмурим И смахнем вампиров с тела всей страны, И не будет зоны, лагерей и тюрем, Все враги России будут казнены, И не будет зоны, лагерей и тюрем, Все враги России будут казнены! Мы врага настигнем по его же следу И порвем на клочья, Господа хваля, Куликово поле — Русская победа, Куликово поле — Русская земля, Куликово поле — Русская победа, Куликово поле — Русская земля! Возвратит Россия Русский Севастополь, Станет снова Русским полуостров Крым, Наш Босфор державный, наш Константинополь И святыня мира Иерусалим, Наш Босфор державный, наш Константинополь И святыня мира Иерусалим! И назло масонам и иным злодеям, Тем, кто к Христианам злобою кипит, Куликово поле вспомним и прозреем, И святыня эта нас соединит, Куликово поле вспомним и прозреем, И святыня эта нас соединит! И куда б ни шел я, и куда ни еду, В сердце православном Родины поля, Куликово поле — Русская победа, Куликово поле — Русская земля, Куликово поле — Русская победа, Куликово поле — Русская земля!
|
|
| |
Сообщение: 973
Зарегистрирован: 01.02.10
|
|
Отправлено: 14.05.11 16:06. Заголовок: Семьдесят два часа ..
Семьдесят два часа Россияне – странный народ, уничижительно судящий о себе. Истинное своё величие им только предстоит осознать. Фон Дидерихс, прусский посол. 1839 г. Стариковский сон чуток. Силантий проснулся от надоедливого жужжания – будто над самым ухом тоскливо ныл комар. Дед, кряхтя, выполз из землянки и оглядел горизонт. Бескрайняя белая равнина была пуста. С неба сыпала мелкая снежная пыль. Первые рассветные лучи, отражаясь от безупречного покрывала миллионами алмазных искр, резали глаза. Никого. «Померещулось» - подумал дед, громоподобно высморкался, поочерёдно прижав ноздри рукавицей, и пошёл будить отроков. Сонные мальчики смачно зевали, но снежное обтирание быстро прогнало дрёму. Пробежка, гимнастика, скудный завтрак – всё как обычно. До обеда – урок истории. Дед насыпал в очаг несколько горстей сосновых дров и обратился к ребяткам: - Что из прошлого урока повторить надобно? Мальчики оживились, зашушукались. Самый бойкий затараторил: - Дедушко Сила, а расскажи нам про железных птиц, войну, самобеглые повозки, твой Останний посох и ещё про… - Погоди ты трещать как сорока. Слушайте, да не перебивайте. Давным-давно люди жили богато, но глупо и лениво. Жили в каменных домах, в больших городах, где и дышать-то нечем от смрадных повозок. Повозки эти сам чёрт придумал, не иначе. Он же людишек подбил по небу летать, будто они ангелы Господни. От гордыни всё это, да. Люди всякой гадостью себя травили, чтобы о грехах своих не думать. Только деньги в голове были, да. - А что за деньги такие, дедушко? - Да Бог его знает. Вроде знаки такие. Посидишь в дьявольском заведении – офисе, тебе их и дадут. Пойдёшь на базар да у кавказца их на еду сменяешь. А то и баба какая до щёлки заветной за них допустит. Тьфу, срам один. - А зачем к кавказцу за едой идти? Полно же зверя в тайге! Поставил силки, наловил лосей там, медведей! - Говорю же, от глупости. А бабы… Обнимешь за телеса мягкие, пышные. Какие губы поцелуешь, какие пошшупаешь. Токо залезать – а она: «Где зарплата? Опять всё пропил!»… Хм, чего это я. Про что мы? - Про войну, дедушко! - Про войну, да. Жили тогда с Россией рядом народишко такой – грузины. Назвали их так, потому что грузили постоянно. «Спасите нас от турок! Спасите нас от персов, братушки православные!» Спасли. «Возьмите наши мандарины! Хуёвые, зато мелкие! И водичку из реки Куры! С холерой – это «Боржоми», а с дизентерией – «Хванчкара»! Смотрите, не перепутайте!» Взяли. «Поставьте Иосю Джугашвили вашим царём, а Лаврика Берию – главным охранником!» Поставили. Чуть не передохли все в то царствие. Немчуру, правда, победили. А потом грузины ушли отдельно жить. С пендосами задружили. Солдат наших забижать принялись. Словом, загрузили теперь уже по полной, да. Ну, натурально, летели мимо наши самолёты, да нечаянно бомбы с ракетами на Грузию уронили. Не уследили, с кем не бывает! Они из-под обломков вылезли и ну возмущаться. Тогда мы десантников (витязи были такие, с неба падали) послали – какие бомбы найдут, собрать. Казенное ведь имущество. Мало чего нашли, да грузин ненароком потоптали. Вобщем, тут пендосы и влезли. У них президент в школе плохо учился, думал «Джорджия» и «Грузия» - одно и тоже. Пустили на нас ракеты… Вот кирдык и пришёл. - А мы, дедушко? - А что мы. Тоже натурально покидали в них ракетами. Только не все долетели: какие старые, в каких топливо слили – колорадского жука травить. Словом, народу перемерло, что у них, что у нас – ужас! От пыли да дыма солнышка год не видно было. Холодно стало по всей Земле. Нам-то что, мы привычные, а всякие южные люди – муслимчики, да армяшки, да еврейцы с арабами замёрзли насмерть. На экваторе только немножко тепло было, так все негритята туда побёгли, обратно на деревья, хвосты отращивать. Да ещё и радияйция эта… - Расскажи про радияйцию, дедушко! - Ну, вроде яда без вкуса и запаха. В правильных дозах помогает, а в неправильных – убивает. Нам только на пользу, мы ж народ крепкий. В любви злее стали – недаром её «ради яйцией» называют. Да и два хуя сподручнее, чем один. Подрастёте – отведу вас к девкам, сами поймёте. А вот такие людишки, как японцы и китаёзы с корейцами, перемерли все. Жаль, хорошие попадались. Что ещё? Да, посох мой. Знатный, крепкий, ни у кого такого нет! Говорят, предки наши забрали его, когда из развалин Москвы уходили. А называют его «Останний» потому, что… - Знаем, дедушко, знаем! Потому что последний был, да? А Москва – это где Нево-река текла, да? - Тьфу, болтуны. В Питере Нево-река текла. Игрушку, помните, вы весной утопили, кораблик? «Аврора» который. Вот он из Питера. А посох так потому называется…Чу! Что за хрень? Снаружи опять зажужжало, как утром. Дед наказал сидеть тихо и полез из норы, волоча за собой посох. Низко, на уровне груди, неподалёку кружилась дюжина железных стрекоз, в палец величиной. Увидев Силантия, стрекозы грозно загудели, развернулись в цепочку и пошли, сверкая вспышками выстрелов. Дед присел, прикрыл глаза рукавицей и отмахнулся посохом, сбив сразу две. Третья, испугавшись, метнулась вниз, воткнулась в снег и вспыхнула. Силантий закрутился, нанося удары посохом и уклоняясь от оставлявших дымный след ракет. Всё кончилось как-то быстро. Дед, заполошно дыша, приложил ко лбу ладонь наподобие козырька от яркого солнышка. На запад, жужжа, улетали уцелевшие насекомые. - Вот окаянные. Добрались всё-таки. Надо сходить, гнездышко ихово поворошить. *** Остатки сто второй вертолётной эскадрильи ВМС США беспорядочной кучей уходили на запад, в сторону Балтийского моря, где их ждал авианосец «Лора Буш». В эфире царила истерика: - Шит! Вы это видели, капитан? В нём шестьсот метров роста! Он раздавил ребят как насекомых, как сраных тараканов, клянусь девой Марией! Долбаная радиация, зачем мы их бомбили на свою голову! - Заткнись, Хосе! Освободи эфир и следи за высотой. Чёртов латинос, паникует, как баба. Но монстр действительно был ужасен. Все древние голливудские сказки про Кинг-Конга и Годзиллу – детские мультики, у тех хотя бы мозгов не было. Чудовищные последствия радиационной мутации грозили превратиться в серьёзную проблему. Слава Богу, обнаружили только одного. Может, гигант существует в единственном экземпляре? *** - Дедушко, возьми нас с собой пендосов воевать! - Цыц! Рано вам, малы ещё. Да и дорога трудная. Атлантика глыбокая, вам с головушкой, да и с ручками будет. Плыть кое-где придётся, а водичка холодная. Не балуйте тут. Коли через неделю не вернусь – бегите в деревню к дяде Кондрату. Он тут близко, километров шестьсот на восход, за час дойдёте. - Дедушко Сила, принеси нам статуйку свободы! - Вы что - девчонки, в куклы играть? Силантий поправил на поясе связку вяленых лосей, проверил любимую фляжку, сделанную из железнодорожной цистерны, и ходко пошёл на запад, опираясь на знаменитый посох – подобранную в московском радиоактивном мусоре Останкинскую телебашню. Америке оставалось семьдесят два часа.
|